Судьба республики

В системе советской государственности было много общего с христианскими государствами позднего Средневековья, когда феодальная знать и церковь правили народами «во благо» и «во имя», освящая собственную власть «помазанием» и «единой верой».

с огромными ограничениями в правах, жестко регламентированными стандартами жизни и нормами оплаты труда, общественными ритуалами и эффективной репрессивной машиной, реагировавшей на всякое нарушение или инако-мыслие.

По сути, «советский народ» - это был мультинациональный эксплуатируемый класс, от имени которого осуществлялась государственная власть правящим классом номенклатуры. Коммунистическая идеология выступала в качестве «политической религии». Можно понять растерянность официальных идеологов КПСС-СССР перед растущим кризисом системы с конца 1970-начала 1980-х. Ведь очень сложно было осознать и признать, что крах системы может быть связан с обострением той самой «классовой борьбы», на которой основывалась вся религиозно-идеологическая конструкция коммунистической утопии. Только это кризис идеологизированной советской системы, где в качестве религиозного фетиша было «общество равенства», а в реальной жизни – «равенство в нищете».

Повестка этого кризиса и революционного протеста конца 1980-х в бСССР была объективно связана со свободой и справедливостью, - как преодоление «социальной бедности» и уравниловки. Именно поэтому стали возможны социал-либеральные революционные задачи:

Идея национальной само-стоятельности и суверенности в республиках бСССР отражала то, как номенклатура, демократы-романтики и само общество понимали и воспринимали оптимальный путь решения трех революционных задач: то, что не в состоянии решить «советская имерия», может решить национальная республика.

Объединение в гражданскую нацию положительно воспринималось большинством бывших «советских людей» Украины 90-х. И для них такое само-определение выражало содержание «национальной идеи», как «свобода, равенство и братство» - для революционной Франции 18 века. В частности, идея гражданской нации в новой украинской республике была принята в обществе как ориентир и путь к мирной победе над сверх-эксплуатацией, так же как в 18 веке гражданское равенство сословий – объединял население сословно-феодальной французской империи в свободное сообщество учредителей народной власти – французскую республику.

Идеалы гражданских свобод концентрировались в одном ключевом понятии - Справедливость. Что-что, а фасадность формальных демократических органов («советская власть»)и пустота декларативных конституций была хорошо известна на собственной практике. Столетняя нищета стала своеобразным символом униженности на фоне заявленных ресурсов, потенциала и амбиций бывшей советской «империи».

С другой стороны, идеи национальной независимости и самостоятельности стали той самой «точкой сборки», которая смогла объединить интересы правивших республиканских номенклатур и ожидания граждан. В 90-е годы бывшая номенклатура и быстро растущий олигархический капитал установили монополию на управление социальными системами («номенклатурный, трофейный, кумовской капитализм», «индустриальный феодализм», как угодно).

Новая национальная корпоратократия «огородила» от влияния рынка и конкурентов сырьевые отрасли, инфраструктуре, природные ресурсы, землю. Но, как и у всякой монополии, такой консервативный, хищнически-защитный инстинкт приводит к замедлению развития и умиранию тех сфер и отраслей, которые требуют консолидированного и опережающего инвестирования, конкуренции, привлечения новых технологий.

И реальные потери человеческого капитала - экспорт рабочей силы и «бегство» образованной части общества за рубеж (трудовая миграция колеблется в пределах 5-7 миллионовгастрабайтеров и остарбайтеров по состоянию на 2018 год).

Экономисты-романтики пишут в Украине о модернизационном рывке и целевых инвестициях. При этом украинская корпоратократия готовится к приватизации земли и последних государственных монополий, а общество – к роли «всемирного хлебороба». Вернее, не роли, а к участи.

Поэтому характеристика украинского государства в первое двадцатилетие независимости как «failedstate» была, по большому счету, честной и адекватной.

Но, вместе с тем, олигархическое государство-корпорация, при всей слабости и коррумпированности государственной машины и «фасадности» демократических институтов, на протяжении двух десятилетий удерживало целостность страны: экономически, криминально-коррупционно, опираясь на клиенталистские и «теневые» механизмы властвования вне и параллельно государству. Прагматизм и идеологическая амбивалентность государства долгое время «консервировали» социальные противоречия.

Парадокс государственностиУкраины в 1990-начале 2000х состоял в том, что при слабом и малоэффективном государстве олигархический корпоративизм сохранял целостность и устойчивость общества в существующих государственных границах. Страна, окончательно сложившаяся во второй половине 20 века в рамках «УССР», в условиях первых десятилетий независимости Украины была сильнее и жизнеспособней самой государственной «машины господства».

Трансформация «номенклатурного капитализма» советской эпохи в так называемый рыночный капитализм далека от завершения в первой четверти 21 века.

Более того. Они фетишизированы и отданы на откуп пропагандистской машине так же успешно, как 50 или 30 лет назад – задачи построения «социалистического общества» и «победы коммунизма».

Формальная легализация частной собственности и новые инструменты управления государством, которое по-прежнему остается в монопольном управлении правящего класса – корпоратократии, имеют мало общего с институтом частной собственности. Наоборот. Трансформация административно-бюрократического и «теневого» распоряжения основными активами страны без развития собственно системы отношений частной собственности (право, легальность, нормативы прибыли, рыночная стоимость рабочей силы) привели к появлению специфической суррогатной частной собственности. Ее особенность – сочетание легальных частных активов (полученных как результат приватизации или преференциального выкупа у государства) с государственными активами, а также использование административного ресурса государства и политической власти для максимизации прибыли.

Госзаказы и выгодные тарифы для частных компаний, неформальное управление государственными предприятиями и их «включение» в частные корпорации, льготное пользование государственными финансами для реализации корпоративных программ, привилегии при использовании недр (лицензии, максимизация прибыли при перепродаже на рынке по рыночной цене), возможности размещения свободных средств на сверхвыгодном рынке ОВГЗ, рефинансирование частных банков – далеко не полный перечень тех методов и способов получения сверхприбыли. И все это – составляющая суррогатной собственности, в которой перераспределенная часть собственно национального дохода составляет существенную часть.

Функционирование такой системы отношений исключает свободную конкуренцию как таковую, закрепляет экономическую и политико-административную монополию только за ограниченным кругом субъектов (групп, кланов), предполагает непрозрачность, двойные стандарты и мощную идеологическую защиту (пропаганда) как «дымовую завесу» за счет ивестирования в медиаресурсы и публичное политическое лобби.

Суррогатный капитализм- это определение более адекватно той системе отношений, которая пришла на смену номенклатурному капитализму недавнего прошлого.

Первый этап формирования олигополии останется в истории как этап развития т.н. «финансово-промышленных групп» в наиболее прибыльных и конкурентных экономических сферах – ТЭК, ГМК, АПК, ВПК, инфраструктура, торговля. А «капитаны бизнеса», легальные лидеры ФПГ, получили публичное определение «олигархов».

Но реальная картина видоизменившегося правящего класса в условиях «суррогатного капитализма» несколько иная. Публичный список т.н. «олигархов» - лишь вершина этого айсбергов. Десятки легализовавших себя на рынке собственников и совладельцев крупных частных корпораций, не менее влиятельных в системе власти, чем публичный список из журнала «Форбс». Среди них – бывший директорат, успешные менеджеры, представители криминального мира. Реальная олигархия, со-управители и менеджеры суррогатного капитала.

Не менее важна и вторая составляющая национальной корпоратократии – «новая политическая бюрократия», партнеры и теневые совладельцы схем и корпораций, сочетающие публичную политическую деятельность со стабильным положением в государственной корпоративной машине. ВСЕ институты политической власти, руководители военной организации и силового блока, судебная власть и прокуратора – в их орбите управления.

Плутократия, «властвующее богатство». Президенты-миллиардеры, премьеры и высокопоставленные чиновники из исполнительной власти, судьи-«колядники», генералы-бизнесмены. С полупрозрачными капиталами и долями в большом бизнесе. Защищенные властным креслом, мандатом, государственной безопасностью. Представляющие свои «феоды» на уровне отдельных институтов государства.

Для плутократии государство стало таким же АО или ЛТД, как для их партнеров-олигархии – ФПГ.

Корпоратократия, основывающая свою власть на суррогатной собственности и сохранении монополии на государственную власть, превратила само государство в корпоративное. А вернее, в государство-корпорацию. С разделом сфер и государственных институтов в интересах разных элитных групп в рамках правящего класса корпоратократии. С монополизацией ключевых и наиболее прибыльных экономических сфер (собственно «источники развития»: в Украине – ТЭК, АПК, ВПК, внутренняя торговля и национальная инфраструктура).

Эти тенденции проявились еще в позднем СССР, накануне его распада. Но раскрылись эти характеристики в период национального государства-корпорации и утверждения национальной корпоратократии. Как говорится, в «полный рост».

Несмотря на пропаганду «национального проекта» и демагогию медиа о национальных интересах, корпоратократия Украины сохраняет интернациональные связи, взаимопроникновение капиталов и межгрупповую взаимозависимость.

Бизнес-проекты, кадровые связи, переплетение собственности и обязательств сохраняются несмотря на десятилетия независимости. От обратного, высокий уровень координации, надгосударственных корпоративных решений. Особенно явно это проявляется при анализе торговли высоколиквидным сырьем, обеспечении стабильности новообразованных транснациональных корпораций, сохранении рынков сбыта, финансово-кредитной поддержке.

Мало кто уже вспомнит названия компаний «СИАБЕКО», «НОРДЭКС», АГ «Украина», но в начале 90-х прошлого ХХ века капитал правящих элит был связан и переплетен. Как и сейчас. «Прайм Эссетс эпитал», ICUи Roshen, SCMи «Метинвест», SmartGroup, EastOne, PrivatBankgroup, UDP, «Финансы и кредит», GroupDF, «Мироновский хлебопродукт» - лишь малый перечень структур и альянсов, связывающих бизнес-политические группы Украины как между собой, так и с их зарубежными партнерами и кредиторами.

И только стремление к полноценной легализации на глобальных рынках и необходимость играть «по правилам» (чистые кредитные истории, выход на фондовые рынки, легальность капитала и чистота инвестиций) вынудили национальную корпоратократию к новой конкуренции и размежеванию.

Выбор одних – реставрация политического режима управления и «изоляция рынков». Пример для подражания – российская модель реставрационной стратегии мобилизации, под прикрытием раскрученного мифа о «русском мире».

Для других – разрыв зависимостей и обязательств, поиск новых партнеров, разрыв связей и конфликты с бывшими партнерами, в том числе – в масштабе межгосударственных конфликтов.

«Суррогатная собственность» как продукт трансформации бывшей государственной и «теневой» экономик в единое целое и корпоратизация пост-советского национального государствапри сохранении политической монополии корпоратократии, тем не менее, сопровождались и положительными структурными изменениями в обществе.

Прежде всего, даже в ограниченном виде, но были созданы возможности развития самостоятельного, «рыночного капитала» - предпринимательство, конкурентный бизнес. Чаще его называют «малый и средний бизнес».

Отказ от партийно-идеологической монополии вынудил корпоратократию пойти и на ограниченные меры по развитию политических свобод и утверждению демократических процедур формирования власти (выборная демократия, конкуренция политико-идеологических проектов – партий и объединений).

Политические свободы и сопровождающие их свободы слова, вероисповедания, поведенческие свободы – все это стимулировало создание гражданского сектора, который по определению конкурентен и критичен к официальной власти.

Укрепление экономического и политического рынков создали условия для формирования новых групп влияния – так называемых «региональных элит», чьи интересы были локализованы на региональном уровне. И на этой почве сформировался «снизу» запрос на децентрализацию политической и экономической власти.

Сторонники либеральных доктрин, выступавшие в роли главных идеологов и пропагандистов трансформационных процессов последних двух десятилетий, искренне считали, что развитие рыночных институтов и легализация капиталов, собственности естественным путем решат и проблему «теневой экономики». В их представлении пост-советская экономика «света и тени» являла собой некий атавизм, который исчезнет в результате реализации пакета институциональных реформ. Для этого нужны лишь законодательно обеспеченные экономические свободы предпринимательства, оптимальное администрирование, преодоление бюрократического «гнета» в виде проверок, штрафов, развитие рынков капиталов и т.п. «Тень» как бегство от государства должна отступить перед государством-эффективным управляющим. Красивый миф. Из учебника.

Но, несмотря на все попытки подогнать реальность под эту картинку, доля «тени» в ВВП Украины НЕ СНИЖАЛАСЬ ниже показателя в 35-40%. И по состоянию на 2018 год доля «теневой экономики» оценивается в 45-50(!) % и более.

Как и 30-40 лет назад, практически КАЖДЫЙ субъект экономической деятельности имеет «теневую составляющую». Объяснять этот феномен только недоверием к государству и/или высокой фискально-административной нагрузкой (особенно, если речь идет о таких прибыльных отраслях экономки как энергетика или АПК) – ошибочно.

Более того. «Теневой» реальный сектор приобрел новые формы. Угольные «копанки» Донбасса, янтарный промысел на Волыни, вырубка леса в Закарпатье, неучтенные тысячи гектаров сельхозугодий, коррумпированные таможенные «зеленые коридоры» для товаров на огромные оптовые рынки («7 километр» в Одессе, «Барабашовка» в Харькове, и другие), «серая сборка» электронных товаров для внутреннего рынка – только небольшая часть примеров организованного «теневого» реального сектора», интегрированного в легальную экономику.

В пост-советских государствах-корпорациях (и Украина тут - яркий пример) работают те же законы капитала, что и в «открытых обществах» Запада – максимизации прибыли при минимизации издержек. С одной существенной особенностью. Государственная власть, ее институты ПОЛНОСТЬЮ подчинены корпоративным интересам правящей корпоратократии.

Результат – выведение капиталов за границу, инкорпорирование в глобальную систему оборота капиталов. Согласно данным TaxJusticeNetwork, из Украины в период с 1990 по 2010 в зарубежные оффшоры было выведено порядка 170 млрд долларов. Несомненно, за последующие 8 лет этот показатель стал еще больше. К началу 2018 года Украина – в 10-ке стран мира по показателю выведенных финансовых активов.

И дело не в том, какая доля из выведенных активов составляет часть необходимого «полу-теневого» оборота и возвращается в виде оффшорных инвестиций, а какая – просто выведена и национального оборота фиктивным путем. Проблема в том, что весь этот капитало-поток замешан на полу-фиктивных операциях, с уклонением или минимизацией налогов, с обезвоживанием оборотных средств реального сектора национальной экономики, на низком легальном уровне оплаты рабочей силы и потерях совокупного национального бюджета (всех уровней).

Одновременно, благодаря «тени» устойчиво функционирует механизм РЕАЛЬНОГО перераспределения совокупного национального дохода, по социальным группам и сословиям.

Доли, взятки, «зарплаты в конвертах», кэш-финансирование – не просто случайные финансовые нарушения, а необходимая часть межклассовых и межсословных отношений. Именно пере-распределительные потоки теневых финансов, их объемы и пропорции выявляет реальное социально-классовое положение и уровень дохода каждой группы в совокупном национальном доходе. «Теневая экономика» в государстве-корпорации – необходимая и неотъемлемая часть всей политико-экономической организации. Российский политический философ и экономист Борис Кагарлицкий дал определение такой системе – «трофейный капитализм». Трофеем стали не только экономические активы, но – все государство и весь социальный капитал.

Таким образом, коррупция в современной Украине - один из способов эксплуатации со стороны корпоратократии с целью максимизации прибыли. Свою мзду в «коррупционную ренту» вынуждены помимо воли платить все без исключения классовые группы и сословия.

В этом смысле т.н. «коррупция повседневности» – феномен хоть и похожий, но другого порядка. Взятки или «теневые услуги», связанные с использованием служебного положения или предоставлением «теневой» услуги – скорее реакция отдельных профессиональных групп на перекосы рынка, дикие диспропорции в оплате труда, поиск материального компенсатора за эти перекосы.

В целях пропаганды именно бытовая коррупция или локальные факты злоупотребления демонстрируются обществу как «главная язва» и показательная борьба с этим видом коррупции «прикрывает» реальное состояние дел и настоящую коррупцию как системный феномен. Милиционер, врач, мелкий служащий, чиновник уровня села или района стали олицетворением «повальной коррупции».

Но реальный уровень эксплуатации и норма коррупционной ренты остаются за пределами внимания общества.

Примерно так же было с «расхитителями социалистической собственности» и валютчиками-спекулянтами в 1960-70 е., когда мало кто представлял себя масштабы и реальные обороты «экономики света и тени», доходы и положение правящей политической бюрократии и их теневых партнеров.

Злая ирония истории. Одной из базовых функций государства является борьба с преступностью как анти-социальной деятельностью, в т.ч. – с «тенью» в экономике, подрывающей безопасность самого государства. Но,мутировав в государство-корпорацию, само превратилось в «государство организованной преступности». В машину сверх-эксплуатации и поощрения несправедливого перераспределения национального дохода в пользу правящего класса (корпоратократии), с помощью прикрытия коррупционных и буквально преступных, воровских схем с бюджетными ресурсами, государственными активами, национальными природными ресурсами.

Социально-классовая структура «суррогатного капитализма» в Украине в этот период существенно отличалась от прошлой «советской» структуры:

На вершине пирамиды – собственник государства-корпорации, корпоратократия. Его составляющие: «политическая бюрократия», плутократия, и олигархия (легальные собственники и менеджмент крупного капитала и медиа, инвесторы политических проектов).

Плутократияобеспечивает надежное политическое, нормативное, административное прикрытие суррогатному капиталу. Представлена в законодательной, исполнительной, судебной власти, в военной организации страны и силовых структурах. Ее реальное участие в суррогатной собственности непрозрачно и непублично. Зачастую плутократия имеет больше возможностей (и финансовых, и организационных) для обеспечения и поддержки бизнеса, чем сами организаторы и участники. Олигархия– лидеры крупнейших ФПГ - легализовавший себя и оформивший свою собственность менеджмент прошлой системы, бывшие «комсомольцы» и директора, управляющие и цеховики, криминальные авторитеты с легализованным бизнесом. Отдельных представителей олигархии часто используют в качестве лейбла и в пропагандистской машине. Так проще объяснять обществу, кто правит, и кто виноват в случае очередных кризисов и потрясений. Но олигархия и плутократия – два неразрывных элемента, как «плюс» и «минус» в одной батарейке.

В собственности и управлении – стратегические активы национальной экономики, государственный аппарат, госучреждения и госимущество, инфраструктура, государственные финансы (бюджет, средства госкомпаний), государственные и крупные коммерческие банки, государственные и арендованные частные земельные ресурсы (земельные паи).

Капиталистическая «прослойка»– неконсолидированная полит-экономическая группа, выросшая благодаря рыночной среде «суррогатного капитализма». Прежде всего – за счет предпринимательской инициативы и эффективного использования частных активов (промышленность, торговля, транспорт, пост-индустриальные сферы производства и услуг, недвижимость). Чаще эту группу определяют как «средний бизнес». Пределы его роста и влияния связаны прежде всего с невозможностью и недоступностью стратегических активов и монопольных отраслей, которые находятся под контролем и в суррогатной собственности плутократии. Достигнув определенного уровня капитализации и возможностей на рынке, капиталисты вынуждены либо инкорпорироваться в плутократические группы (продажа части бизнеса, выплата коррупционной ренты - «крыша») в обмен на новые возможности и поддержку, либо – рано или поздно терять либо продавать бизнес. В собственности – промышленные активы (с доминантой новосозданных и модернизированных производств), банки, коммерческая недвижимость и жилая недвижимость (строительство), земельные ресурсы (аренда земельных паев), интеллектуальные продукты (IT-бизнес), объекты торговли.

В каком-то смысле, украинские капиталисты – заказчики и потенциальные инвесторы глубоких либеральных преобразований («миллионеры против миллиардеров» - спонсоры гражданского протеста и радикальных реформ), но их двоичность, «мелкобуржуазность», как это определяли авторы социальных теорий конца 19-нач-20 вв, часто останавливала и ограничивала их активность.

- малый бизнес, мелкое предпринимательство. Высокий уровень самоэксплуатации и пределы роста в экономической иерархии, что связано с недоступностью ресурсов развития (дорогие кредиты, жесткий административно-бюрократический и фискальный контроль). Частные предприниматели, фермеры, домохозяйства.

В собственности и в распоряжении земельные ресурсы (личные и арендованные земельные паи), малое производство, объекты малого бизнеса (активы малого производства, транспорт, недвижмость).

- пост-индустриальная трудовая группа(IT-отрасль, сфера услуг). Самая образованная и самая высокооплачиваемая группа наемного труда.

В собственности – доля в интеллектуальных продуктах (интеллектуальная собственность), техника и программное обеспечение.

Эти группы отличает высокая социальная мобильность, высокий креативный потенциал.

- промышленная и агро-промышленная группы наемного труда.

В собственности – земельные паи, миноритарные акционированных акции предприятий.

- государственные и муниципальные служащие– наемный труд, инкорпорированный в систему поддержки плутократии. Низкая оплата труда компенсируется социальным статусом, теневым финансированием, ограниченным набором привилегий.

Свобода ограничена интересами работодателя (частный капитал и власть), невысокая социальная мобильность.

Гуманитарная маргинальная (пограничная) группа– работники в области науки, культуры, образования, медиа-сфера, студенчество. Частично доходы обеспечиваются государством. Но главные источники - возможности рынка услуг, инвестиции и поддержка со стороны корпоратократии (особенно – медиа-сфера), международных спонсоров (гранты). Студенчество частично включено в трудовые классовые группы – как дополнительная рабочая сила в самых разных сферах производства и услуг.

Именно мерцающее, «промежуточное» состояние этих сфер деятельности создает их представителям «коридор возможностей» – развитие частного бизнеса, сервис государственной политики и доля в политических инвестициях корпоратократии. В качестве работодателя и спонсора выступают и капиталисты. Дифференцированные источники дохода, высокая степень свободы, высокая социальная мобильность, высокий креативный потенциал.

Силовая маргинальная (пограничная) группа– наемный труд («служба») в секторе безопасности государства. Вместе с тем, высший эшелон силового блока инкорпорирован в корпоратократию, поскольку распоряжается огромными активами (имущество, земля), коррумпирован и имеет долю в «коррупционной ренте». Прокуратура, МВД и таможня, СБУ, ВСУ, по сути, функционируют как коррумпированная «система охраны» политического режима.

Низкая социальная мобильность, консерватизм и прямая зависимость от государственной власти как работодателя. Но именно эта группа получает наибольшие преференции от возможной милитаризации государства и увеличении доли бюджета в затратах на армию, спецслужбы и ОПК. Укрепление силовых групп в условиях революций и войн неизбежно, как и их усиление в качестве политических участников в управлении государством.

Классовая группа «социальных иждивенцев» (на содержании государства):

- неработающие пенсионеры– огромный социальный слой, чьи доходы и положение непосредственно зависят от содержания государства (пенсия);

- граждане с особыми потребностями, инвалиды – в том же положении, что и группа пенсионеров;

Выделение в классовую группу «социальных иждивенцев» неслучайно. Практически каждый третий в украинском обществе – НЕПОСРЕДСТВЕННО зависит от социального дохода (пенсия, социальная помощь), который выплачивается государством, то есть находится «на содержании». Это существенно влияет на поведение, настроения и взгляды данных классовых групп. Нужно также учитывать, что в большинстве своем «социальные иждивенцы» близки по происхождению и нынешнему положению (возможный дополнительный доход) с трудовыми классовыми группами, но более консервативны и с низкой социальной мобильностью.

В броуновском движении классов и групп все четче проявляется активная и прогрессивная роль молодого капиталистического класса, малого бизнеса, студенчества, представителей пост-индустриального сектора, гуманитариев, гражданского актива. Собственно, эти общественные группы и составляют сейчас неконсолидированный «средний класс». Конкурентность, образование, опора на собственные силы, капиталы, интеллект и технологии вынуждают эти классовые группы «выходить на майданы» - отстаивать право на саморазвитие. «Миллионеры против миллиардеров» - с широкой повесткой, которую поддерживают и трудовые классы, и большая часть остальных общественных групп.

Процесс подъема против «суррогатного капитализма», начавшись с протестных движений начала 2000-х, в которой была представлена широкая политическая и социальная палитра, дважды выплескивался на Майдан, и каждый раз – захлебывался в реакции консервативной «новой/старой власти».

В книге «Капли росы» я писал о феномене украинского Майдана:

В историю Украины события 2013-2014 годы вошли как "Революция достоинства". Смелое и ответственное определение со-бытия.

Все это – более чем достаточная мотивация для массовых протестов.

Но вместе с тем, можно ли считать революцию 2013-2014 гг завершенным действием?

В событиях Майдана много черт социальной революции. Как и в событиях 2004 года. Тем не менее, и в первом, и во втором случае революционные события заканчивались лишь сменой состава существующей организации власти и декларацией «реформ», то есть – видоизменений УЖЕ СЛОЖИВШЕЙСЯ социально-экономической и политической организации общества.

Внутренний конфликт, аннексия территории (Крым-РФ), интернационализация конфликта и «гибридная война» на Донбассе (вмешательство РФ) – все это сблизило Украину и Европу, углубило и без того нараставший разрыв между Украиной и Россией.

И тем не менее – перспектива успешного европейского курса Украины, как и десяток лет назад (украинский Майдан 2004г.), прямо зависит от внутренних качественных изменений – нового межклассового баланса, формирование социально-ориентированной и конкурентной модели экономики, эффективной демократии, общенациональной консолидации.

В итоге – революция не завершена. Остановлена. Заморожена.

В истории Французской революции 1789-93 годов поворотной точкой истории стал «Термидорианский переворот». По сути – реакция. Его главная особенность состояла в том, что могильщиками революции и творцами будущей бонапартистской империи стал не поверженный противник и не внешний враг, а часть самой революционной власти. Реакционеры из числа бывших якобинцев, сначала став «бюрократией революции», затем и заменили революционную повестку на новую диктатуру. Проложили «зеленую дорожку» для будущего императора Наполона Бонапарта.

Но важно другое – термидорианство во французской революции, как и его условное повторение в «советском термидоре» (Л.Троцкий) связано с внутренними процессами в революционной элите. И стало результатом действий и перерождений самой революционной власти.

В истории украинской революции 2000-х «термидорианский переворот» произошел еще на этапе борьбы за управление революционными массами.

Социально-демократическая повестка революций Майдана (свобода, справедливость, достоинство) вполне адекватно отражала глубинную, действительно революционную энергию украинского общества: преодолеть сверхвысокий уровень эксплуатации, обеспечить достойный уровень гражданской и социальной защищенности каждого, гарантировать свободы, законность.

Коррупция, хищническая политика клептократического государства-корпорации, бесправие самоуправления, «трофейный подход» к экономическим активам и ресурсам – все это «сконцентрировалось» в идее глубокого политического обновления власти, «смене режима».

«Анти-майданы» в Крыму и на Донбассе - как реакция на события в Киеве в начале 2014го - своими корнями тоже связаны с повесткой гражданской социальной революции. Нищета, «копанки», криминал – не имели и не имеют «региональных границ».

И в этом смысле события, связанные с Майданом-2004 и Майданом-2014, несмотря на всю их контр-аверсийность, были актами «гражданской нации», той самой, которая вела свое летоисчисление с 90-х, с момента рождения независимой Украины.

У Майдана-2014 был исторический шанс превратиться в процесс национального общегражданского действия – вплоть до нового республиканского переустройства и социал-демократизации внутренней политики государства.

Но все новые революционные органы самоорганизации (общественные советы, «народные рады» и пр.) были быстро демонтированы. А в ряде регионов социальный протест был вновь «регионализирован» в виде альтернативных социальных прожектов (региональные «народные республики») и открыл дорогу внешнему вмешательству (РФ – аннексия АР Крым и гибридное участие в войне на Донбассе).

Трагедия революционных процессов 2014 года во всех без исключения проявлениях – в их уязвимости внешним силам, податливости манипуляциям, несамостоятельности и слабости стихийного гражданского актива, который очень быстро уступил свое место профессиональным политикам, и опытным национальным и иностранным спецслужбам.

В Киеве главными распорядителями итогов Майдана стали партийно-политические элиты, уже имевшие представительство в парламенте, и не желавшие делиться существующей реальной властью ни с кем – ни с майданами, ни с конкурентами. По существу, революционные преобразования в масштабах республики были подменены «сменой правящих династий» в государстве-корпорации, а бывшие противники-конкуренты изгнаны либо «люстрированы» из ее состава.

Потеря Крыма и начало АТО на Донбассе за короткое время ре-мотивировали участников революционного движения. Национальная безопасность как Свобода граждан, Справедливость и Достоинство, была девальвирована под натиском конфликтов и откровенного внешнего вмешательства РФ, до уровня «защиты государственной безопасности» (границы, оборона). Локомотив истории совершил резкий поворот.

Новая государственная власть, дооформившаяся за счет выборных кампаний 2014го года, выступила организатором, по сути, новой государственной машины. А война и экономический кризис стали главными катализаторами этого процесса.

«Сильное национальное государство». Казалось бы, такая идеологическая установка не нова. Вот уже четверть века строительство национального государства рассматривается как основополагающая идея и практическая цель государственной политики. Аргументы, связанные с войной и агрессией внешнего врага, новых трендов глобального мира, социально-экономических вызовов и примеры социальной деградации тут могут скорее оправдывать и аргументировать, но – не более того. В чем же новизна?

Прежде всего, в том, что речь идет о действительно новой государственной машине, которое рождается сейчас на волне незавершенных революционных процессов 2004-2014 гг. В определенном смысле, «сильное национальное государство» - это реакция на незавершенную гражданскую революцию, - и как буквальное изменение системы управления обществом, и как качественная характеристика этапа в антиномии «революция/реакция».

Обновленное украинское государство еще сохраняет старый дизайн политической системы. Но целый ряд новых качественных характеристик свидетельствуют о динамичном процессе рождения и цементировании новой государственной машины. Важно подчеркнуть: речь в данном случае идет именно о государстве как системе легитимного господства над обществом с помощью нормативных и ненормативных, силовых, управленческих, финансовых и пропагандистских инструментов.

Прежде всего, новая государственная машина становится монолитной.Корпоративно-коллегиальноеправление образца 1990-2000х (т.н. «олигархический консенсус») - демонтировано. Политический режим носит выраженный автократический характер, в котором доминируют интересы лишь двух-трех правящих корпоративных групп, опирающихся на полномочия и возможности президентуры.

Новая власть после Революции Достоинства шаг за шагом реализовывала линию на подавление своих конкурентов(люстрация, передел сфер влияния и «отжим» активов, разрушение олигархического бизнеса конкурентов), формирование и укрепление позиций лояльной силовой элиты(спецслужбы, вооруженные силы, добровольческое движение), выстраивание новой клиенталистской системы отношений с региональной бюрократией и структурами подчиненного самоуправления (децентрализация). Сужение круга и состава корпоратократии тесно связано и с обвальной де-индустриализацией, структурной фрагментацией экономики и горизонтальных социальных связей. По мере крушения былых частных финансово-промышленных монстров, экономика распадается на секторальные и региональные кластеры, со все более выраженным аграрно-торговым уклоном. Наиболее критические сферы подхватывало само государство, – чтобы не допустить неуправляемого распада всей системы, потому что оборонный комплекс, ТЭК, транспорт требовали централизованного контроля и управления. Резко выросла доля государственно-банковского сектора (более 50% всего банковского капитала в Украине по состоянию на 2018 год). Грубо говоря, новая государственная машина вынужденно контролирует ключевые элементы экономической системы, без которых экономика Украины была бы обречена на ускоренный распад.

Собственно государственный сектор и госфинансы, нормативно-дисциплинарный механизм распределения ресурсов, особый порядок управления (военные администрации в Донецкой и Луганской областях , упрощенные процедуры обеспечения финансирования и размещения госзаказа), увеличение общего налогового бремени в связи с войной, вовлечение в военную организацию свободных людских ресурсов (ВСУ, МВД и нацгвардия, военные администрации) – важная, но не единственная сторона этой модели.

Сотни людей в волонтерском движении (а это тысячи часов неучтенного рабочего времени), огромная часть бизнес-дохода, перераспределяемого в помощь армии и добровольцам, сотни благотворительных фондов, аккумулирующих средства и ресурсы на медицинскую и социальную помощь, поддержку переселенцев – в общем, все то, что государство может использовать как второй «бюджет» войны за счет само-мобилизации общества.

Патриотизм имеет цену. И эту цену платит общество добровольно, но под бдительным оком и при мощной пропагандистской поддержке государства, с использованием силовых и репрессивных функций в отношении нелояльных и пассивных. Безвозмездная помощь и ненормированные затратыдобровольцев, волонтеров, благотворителей на нужды войны (а фактически – на организованный государством дополнительный источник затрат за счет «скрытой эксплуатации») уже сакрализированы и представлены как новая общественная ценность.

Речь идет о той части страны, где люди больше мотивированны, лояльны к государству, отмобилизованы. И предлагаемая таким государством этатистская идеология, где национальное отождествляется с государством, и где государство позиционируется как творец обновленной нации, естественно, имеет достаточно суженную почву и в социальном, и в региональном измерениях. Но это абсолютно соответствует интересу тех, кто правит, потому что в такой модели они чувствуют себя комфортно. Что бы не заявляли и как бы правильно, по-написанному, не говорили представители власти, судить нужно по делам. По делам, к сожалению, за эти несколько лет резко изменилось все, что связанно с общественной нормой: стало нормой ограничение свобод, нивелирование человеческой жизни, нарушение справедливости как повседневности.

От обратного, общество стало рассматривать силу как один из способов решения своих проблем. Силовое, маскулинное поведение, как в быту, так и в политике стало новой нормой.В обществе чуть ли не модой стал камуфляж, а ведь «закамуфлированное» общество – это общество, готовое ходить строем. Точнее та его часть, которая лояльна к государству. А это серьезная предпосылка для его дальнейшей тоталитаризации, переходу от дисциплинарной культуры к репрессивной, когда нарушение правила влечет за собой репрессию, подавление. И торможение, блокирование развития самоорганизующейся культуры.

Подобная «гибридная» мобилизационная модель давала уникальные результаты в тоталитарных государствах 30-х годов, когда сила государственной машины приумножалась «энтузиазмом масс» на стройках, помощи на нужды обороны, поддержке внутренней мобилизованности и общественного терпения. В отличие от собственно «военной экономики», гибридная мобилизационная модель сохраняет внешний фасад привычной жизни общества. Новые несвободы и ограничения воспринимаются как временно-вынужденные, и в этом смысле «естественные». Гасятся «революционные рефлексы», связанные с подавленным достоинством, нуждой и голодом, культурными и информационными рамками новых несвобод. Снижается порог восприятия смерти и рисков новых потерь (потери теперь приобретают вид священной жертвы ради нового будущего).

Вместе с тем, почти сведены к минимуму социальные функции государства, связанные с гуманитарной, культурной, образовательной, эффективной социальной политикой. По существу, реализуется демонтаж модели «социального государства» и утверждается модель «милитарного государства обороны».

В условиях войны и мобилизации реабилитирована роль спецслужб и органов, связанных с госбезопасностью. СБУ, разведка, МВД и прокуратура, новые антикоррупционные органы стали главными носителями государственного интереса, а их действия постоянно находятся в фокусе общественного внимания.

В репрессивной культуре нарушение правила может привести к репрессии буквальной, как со стороны государства и силовых структур, так и общественной – осуждение, преследование, репутационный удар.

Вторая существенная черта– маскулинность образа, «государство-воин». Еще совсем недавно политические ритуалы с участием активистов в форме украинских козаков казались скоморошными и притянутыми за уши. Несмотря на архетипичную легенду о «козацкой державе» и «нации козаков», попытки нарядить государство в козацкую одежду остались в прошлом как политической анекдот.

Новый этатизмпрагматичнее и проще. Современная военная форма стала частью имиджа нового государства. В медиапространстве в «образе» государства военные атрибуты присутствуют рядом с гербом и флагом, а боевые кличи – как дополнение к гимну.

Участие или при-частность к военным событиям вошли в «легенду» большинства публичных политиков: посещение военных объектов и территории, где ведутся боевые действия, связь, дружба или личная причастность к боевому составу армии или добровольцев из Нацгвардии. Представитель государственной власти милитаризируется в образе и в действии. Среди презентантов государственной власти военнослужащий перестал быть парадным фасадом. Теперь он становится частью, представителем государственной элиты.

И если после Революции Достоинства роль «новой крови» сыграл гражданский актив, «новое поколение», которое пополнилось и галереей деятелей из «добробатского» и волонтерского движения, то к 2018 году такой «новой кровью» государственной элиты стали карьерные силовики, новая вышколенная «государственническая шляхта».

И третья черта. Новая государственная машина нуждается и стремится к идеократии. Другими словами, новое государство вооружается политической идеологией, которая выходит за рамки меркантильного социального сервиса и менеджерских обязанностей госструктур.

Еще совсем недавно, в условиях сильной правящей корпорации и слабых госинститутов, государство представлялось максимум как эффективный «наемный офис» для решения повседневных личных и общественных проблем. Именно «эффективность» считалась главной чертой идеального государства. Как синоним «честного исполнения обязанностей».

По иному в новых обстоятельствах. Защитные и контролирующие функции государства приобретают новый смысл и значение – как необходимые условия самой жизни. Государственный интерес с легкостью заменил, «слился» с национальным, а защита государственных интересов (то есть интересов собственно государства) стали синонимом интересов нации. Возможно, и поэтому тоже в официальных документах («Стратегия национальной безопасности», напр.) изъяты все общие положения о «национальных интересах», зато в текстах документов и публичных выступлениях «национальные» и «государственные» стали практически одно-значными.

Героизация лидеров националистических организаций, конфликтное законодательство в сфере языковой политики, жесткие пропагандистские формулировки в законах, регулирующих сферу национальной безопасности и реализацию оборонительных мероприятий, политизация действий силовых и фискальных структур по разоблачению «внутренних врагов» - все это создало новую атмосферу страха и недоверия практически во всех сферах общественной жизни (см. приложение).

Цензура и ограничения информации, культурных прав, свобод гражданина уже стали повседневностью.

Политически мотивированные решения убивают конкуренцию на рынке (например, за подозрения в финансировании сепаратизма). Расширенные полномочия спецслужб и поиски «пятой колонны» существенно сужают возможности гражданского общества.

Лоялизм к государству и власти в медиа-сфере стал новой нормой. Увеличение физического объема пропагандистского набора (с маркерами «нация», «враг», «армия», «агрессор»), который присутствует в каждой (!) передаче, статье, выступлении, стало обязательной частью «ритуала лояльности».

В рамках «национал-этатизма» сторонники присоединения Крыма к РФ и сепаратисты самопровозглашенных ДНР-ЛНР автоматически сегрегируются в «чужих». И дело не только в их связях с РФ, зависимостью от российских спецслужб, совершенными военными и политическими преступлениями. Они выведены за рамки «национальной идентичности», - как инородное тело. С нацией и «в нации» остаются только те, кто с государством, либо буквально, либо идеологически. Осталось полшага до шаблона «враг государства - враг нации». Таким образом, не гражданство и этническое происхождение, а идеологическая лояльность становится главным критерием идентификации «свой-чужой».

Национал-этатизм стал источником и внешнеполитических проблем. Польша, Венгрия и Румыния – центральноевропейские соседи Украины – восприняли рост националистических настроений в Украине как вызов собственной национальной безопасности, предприняли встречные меры по защите интересов своих меньшинств в Украине, заняли более агрессивную идеологическую позицию в вопросах истории и исторической памяти.

Но, от обратного, «национал-этатизм» становится катализатором окончательного распада того самого гражданского единства и институтов государственности, на основе которых и за счет которых осуществлялся украинский проект гражданской нации и независимого государства образца 1991 года.

Украинская корпоратократия по-прежнему у власти. Старый состав корпоратократии («олигархический консенсус» 1999-2014гг) сужен до двух-трех правящих корпоративных групп (политическая олигополия), а сам режим носит выраженный автократический характер (президентура).

Ни подъем рабочего движения в 90е, ни гражданско-демократический подъем начала 2000-х, ни оба Майдана не смогли «перезагрузить» корпоративную государственность. Бунты элит, агрессия РФ и кризис государственности стали составной частью уже третьей ре-эволюционной петли, которая ставит под угрозу существование Украины как государства и политической общности.

Но отложенная повестка социальной революции 1993-2014 лишь обостряется, и становится еще острее и актуальней.

Война на Донбассе, кризис легитимности корпоратократической власти и риски внутренних политических переворотов создают почву для новой революционной активности. А рост влияния и компетенции региональных элит на фон дискредитированной и погрязшей в коррупции центральной власти усиливают влияние и автономистские настроения региональных элит.

В Украине есть несколько социальных сил, которые еще на своих плечах держат в целостности внутренние общественные связи, - актив местного самоуправления, промышленный менеджмент и средний бизнес, и гуманитарный класс в широком смысле. Они противостоят корпоратократии и массе суб-пролетариев, рожденных революционными потрясениями и войной.

Национал-этатизм правящей корпоратократии, эгоизм региональных элит и хаос в среде партийно-политических элит – горючая смесь для конфликтов, способных окончательно разрушить ослабевшую государственность разобщенной украинской нации.